Вальтер Беньямин погружается в воспоминания о детстве. Трогательные зарисовки о взрослении на рубеже веков от знаменитого немецкого философа. В 1990 году Вальтеру Беньмину, мальчику из еврейской семьи, было всего 8 лет. С течением жизни воспоминания о детстве истончаются, стираются. Но Беньямин смог заглянуть в прореху времени и собрать из цветных осколков, запахов, полутонов и настроений чудесные, нежные зарисовки о дорогих сердцу годах. Воспоминания о катании на коньках, коллекции открыток, запах рождественской елки и шелест книг, которые окружали его с самого детства, — все эти крошечные фрагменты детства Вальтер Беньямин с любовью описывает, окутывая читателя магией своих причудливых, поэтичных метафор.
Возрастные ограничения: 16+
Правообладатель: Издательство ЭКСМО
Год выхода издания: 2024
Издательство: Издательство «Эксмо»
Переводчик: Галина Снежинская, Михаил Коноваленко
Бумажных страниц: 100
Другие версии книги1
Берлинское детство на рубеже веков
·
Впечатления9
Очаровательный рассказ о временах, когда деревья были выше, цвета ярче, а каждое событие значительней. А то, что взрослый Беньямин найдёт правильные слова, чтобы сохранить ощущение нереальности и упоительности детских воспоминаний, можно не сомневаться.
Цитаты72
Бывает, забытое слово вертится на языке, и мнится, именно оно может язык развязать, наделить демосфеновским красноречием – вот так и что-то забытое, кажется, носит в себе всю твою прежнюю жизнь, обещает вернуть ее
Я старался подавлять чувство тоски, напоминая себе, что речь идет не о случайной – биографической, но о необходимой – социальной невозвратимости прошлого.
Кладовка
Моя рука, точно влюбленный под покровом ночи, крадется в щель приоткрытой дверцы кухонного шкафа со съестными припасами. Освоившись в темноте, рука нашаривает куски сахара или миндаль, изюм или банки с вареньем. И если любовник заключает девушку в объятия, прежде чем поцеловать, то и на этом свидании к лакомствам перво-наперво прикасались пальцы, а уж затем сладости отведывал язык. Мед, мелкий темный изюм, даже рис – да они сами тянулись к моей руке! Сколько страсти в нашей встрече, наконец обходящейся без ложки! Благодарно и неистово, как красавица, которую ты тайком увел из родительского дома, клубничная пастила, одна, без всякого чая, сама по себе, словно под вольными небесами господними, отдавалась моим губам, и даже сметана отвечала нежностью на дерзость ухажера, проникшего в ее девичью светелку. Рука – Дон-Жуан моего отрочества, быстро проникая во все покои, во все келейки, оставляла на своем пути сочащуюся плоть и текучую мякоть – девственность, обновлявшуюся без жалоб и слез.
Моя рука, точно влюбленный под покровом ночи, крадется в щель приоткрытой дверцы кухонного шкафа со съестными припасами. Освоившись в темноте, рука нашаривает куски сахара или миндаль, изюм или банки с вареньем. И если любовник заключает девушку в объятия, прежде чем поцеловать, то и на этом свидании к лакомствам перво-наперво прикасались пальцы, а уж затем сладости отведывал язык. Мед, мелкий темный изюм, даже рис – да они сами тянулись к моей руке! Сколько страсти в нашей встрече, наконец обходящейся без ложки! Благодарно и неистово, как красавица, которую ты тайком увел из родительского дома, клубничная пастила, одна, без всякого чая, сама по себе, словно под вольными небесами господними, отдавалась моим губам, и даже сметана отвечала нежностью на дерзость ухажера, проникшего в ее девичью светелку. Рука – Дон-Жуан моего отрочества, быстро проникая во все покои, во все келейки, оставляла на своем пути сочащуюся плоть и текучую мякоть – девственность, обновлявшуюся без жалоб и слез.
